Дмитрий Всатен - Оридония и род Людомергов[СИ]

Оба получили тяжелые удары по головам и лишь слегка изменили позы, сделав их более раскрепощенными.

Ключами людомар умел пользоваться из неизвестной прошлой жизни. Это было очередным для него открытием. Когда он вошел в каземат, то на него мало кто обратил внимание: холкуны спали, а те, кто не спал, сидели апатично уставившись себе под ноги.

Тикки лежал в дальнем углу и оказался по весу легче прежнего.

Даже в темноте людомар разглядел следы многочисленных побоев, покрывавшие тело старика.

— Я ни… чего не… ска… зал, — прошептал ему Тикки гордо. Он попытался сжать кулак и это последнее усилие окончательно лишило его чувств.

Солнце вставало над равнинами, но Сын Прыгуна знал, что первые лучи осветили Чернолесье. Ему вдруг вспомнились слова старика: "Заря пришла с тобой!" И верно, для него эта заря пришла от людомара. Это его личный подарок Тикки.

Старик смотрел на розовевший небосклон и улыбался.

— Буду… там, — прохрипел он. — Буду знать… — И он снова улыбнулся.

Внезапно силы нахлынули на него. Он быстро заморгал, огляделся и сфокусировал свой взгляд на Сыне Прыгуна.

— Эсдоларк, — проговорил он с усилием, — Эсдоларк. — Его глаза смотрели в немом вопросе в лицо охотника. — Эсдоларк! — Старик ближе придвинулся к людомару.

Охотник усиленно думал. Нет, это название ему ничего не сказало.

— Эсдоларк! — почти вскричал Тикки, беря лицо Сын Прыгуна в свои исхудалые ладони. — Эсдоларк.

— Эсдоларк, — повторил тот.

Старик замер, переводя взгляд с одного глаза охотника на другой.

— Эсдоларк, — засипел он.

— Эсдоларк, — сказал людомар.

Тикки улыбнулся, отпрянул, закатил глаза, дернулся несколько раз и с выходом вытянулся на земле. Тело его вмиг отяжелело.

— Уйди. Не трожь!

Знакомый голос долетел до слуха Сына Прыгуна. Он приподнял голову над равнинной травой и увидел, как Ирима отбивается от двух холкунов в воинских доспехах. Они хохотали. Девушка плакала.

Несмотря на то, что ее тянули назад и к земле, Ирима даже не смотрел на своих обидчиков. Ее глаза блуждали по пустынным равнинам. Она плакала навзрыд.

— Пустите, — просила она.

Каким-то образом ей удалось вырваться и побежать, но воины настигли ее уже через некоторое время. Они повалили ее.

— Мой черед, — прохрипел задыхаясь один из них.

— Справедливо, — кивнул второй, сняв шлем и отирая пот. — Быстронога… — Он никак не мог отдышаться.

Ирима закрыла лицо руками и залилась слезами.

— Нетронутая, что ли? — дыша на нее перегаром, спросил, походя, воин. Она не ответила. — Нетронутая вроде. — Он победно обернулся на своего напарника. Тот многозначительно кивнул.

Девушка открыла лицо и сказала сквозь слезы: — Быстрее только! Я спешу…

Холкун ухмыльнулся: — Не задержим.

Он вошел в нее и удивился, как резко она изменилась в лице. Сколько тепла, сколько радости вдруг стало в ее глазах. Она улыбнулась и с жаром прижалась к нему.

Оридонский клинок насквозь пронзил холкуна, не дал ему подняться, завалил на бок. Нечто огромное нависло над ним. Удар и солдат провалился в вечную тьму.

Людомар отер меч о пучок стеблей. Он отвернулся, дав Ириме привести себя в порядок. После они некоторое время сидели молча среди двух трупов и не смотрели друг на друга.

— Я хочу с тобой, — сказала она, наконец. — Там… я поняла, что хочу быть с тобой.

— Где Эсдоларк? — вместо ответа спросил он.

Она удивленно на него посмотрела.

— Он очень далеко. Я не знаю точно, но тех воинов, которые провинятся, ссылают в Эсдоларк.

— Где он? Можешь ли узнать?

— Надо сходить к Тонилу Землемеру, но… дядя откажется… он не хочет, чтобы на него чего подумали… — Она замолчала.

— Сходи сама.

— Нет. Женщинам к нему нельзя.

— Что нам нужно от него?

— У него есть карты наших земель. Он служит холларку и привеликим. Боги поведали ему великие тайны земли. Он маг.

Людомар задумался. Потом встал, порылся в одежде трупов и вытащил несколько дебов.

— Хватит этого?

— Он маг, — повторила девушка и отрицательно покачала головой.

— Надо ждать ночи.

— Не думай об этом, людомар. Его дворец околдован. Ты не проникнешь в него. Или он узнает, что ты проник.

— Где Эсдоларк?

Девушка нахмурила бровки и стала усиленно думать. Ее ножки в грязных разорванных сапожка двигались так, словно бы она семенила по воздуху. Внезапно она подпрыгнула и оборотила на него свое довольное личико.

— Ой! — сказала она весело. — А нам надо только подождать. — И улыбнулась во всю ширь.

— Чего?

— Ну как же, когда туда отправят провинившихся холкунов. Или когда через наш город будут идти провинившиеся из других городов.

— Ты узнаешь, что они идут туда?

— Весь город будет знать. Туда отправляют как на смерть.

Угрюмые утесы бесконечной чередой тянулись вдоль скалистого берега. В иных местах их остроугольчатые пики отходили немного назад, уступая место абсолютно ровным покатым каменным глыбам, свалившимся на побережье неизвестно откуда. Ветер завывал в ушах, дополняя серость. Он пронизывал холодом и навевал грустные думы.

Где-то вдалеке, казалось, что у самого горизонта кружились над поверхностью Великих вод белокрылые чайки. Они беспокойно парили между небом и землей, не обращая внимания на свою свободу, но лишь на рыбу, передвигавшуюся под водной гладью.

Мысли о свободе в последнее время все больше доставали Дигальта. В самом начале пути он легко отбивался от них потому, что вся его жизнь прошла под чужой волей. Воином он стал, когда ему не исполнилось и двенадцати лет. Брезды быстро взрастают и даже в этом возрасте способны потягаться силами с быком.

Едва на него надели доспехи, как началась бесконечная гонка в разные стороны. Они шли на юг, потом шли на восток, потом снова на юг, затем на восток; немного к северу, слега на запад и опять на юг. Его память сохранила отпечатки всех без исключения дорог Великолесья и Синих Равнин.

Когда талые воды тридцать шестой раз омыли скалистую почву Боорбогских гор и в высокогорье в тридцать шестой раз рассыпалось по полям цветочное разноцветье, он дослужился до звания начальника отряда — пориана. Даже сейчас Дигальт не мог припомнить, отчего ему в голову стали проникать мысли, которых ранее в ней никогда не водилось.

Если бы он был обучен грамоте и знаком с каким-нибудь искусством, то без труда бы определил, что желание, пробудившееся в нем всегда носило шипящее название тщеславие.

Проснувшись однажды по-утру в казарме, Дигальт вдруг осознал, что пориан уже не его звание; что оно уже его не устраивает и ему хочется стать энторианом. Дигальт до сумашествия возжелал иметь свой дом, чтобы привести в него женщину, завести детей, какую-нибудь скотину и жить, как… как жил Сиине — энториан их отрядов в высокогорье Боорбогских гор.

Дигальт мучился осознанием того, что навряд ли когда достигнет желаемого и до конца жизни обречен делить казарму с доброй сотней таких же как он брездов. За какие-нибудь две луны чувство, взрощенное в нем неведомой до того силой, так сильно истрепало нутро воина, что он стал вспыльчив, невоздержан в питье и расхлябан сверх меры.

Брезд даже и не помнил, что произошло. Ему говорили, что он едва не убил оридонца, который привычно насмехался над брездами и вызывал одного из них на бой. Все сотоварищи Дигальта предупредительно отворачивали лица, когда наглый оридонец подходил к ним. Он трепал их за волосы, дергал за уши, и очень удивился, когда отлетал в другую часть комнаты, сраженные горизонтальным ударом наотмах.

Говорят, Дигальт даже в поднялся со скамьи, однако его силы оказалось достаточно, чтобы зашвырнуть оридонского ублюдка куда подальше.

И вот… угрюмые утесы Эсдоларка Прибрежного показались прямо перед небольшим отрядом, вереницей вихляющего по узкой скалистой тропинке, выдавленной в скалах под многовековым напором ступней.

Солнце стояло в зените, но проку от этого не было никакого. Отряд провинившихся под охраной нескольких дремсов только что вышел из-под сени леса. Темная полумгла сменилась серой полумглой: над Эсдоларком всегда нависали тяжелые тучи.

Вдалеке доносился шуршащий грохот — это тяжелые волны Великих вод набегали на скалистую стену глубоко внизу и разбивались о нее в бессильной злобе.

— Оне, Вип, — поднял оружие воин в серых одеяниях, появившийся словно бы из-под земли (вернее сказать, из скалы).

— Оне, Балав, — приветствовал его один из конвоиров.

— Что-то зачастил ты сюда. Неспокойно у вас? — спросил Балав.

— Обычно, — пожал плечами дремс. — Их больше стало не знаю, почему. Пьют больше, хе! — Он обернулся к отряду. — Забирай их с глаз долой. Надоело до тошноты. Пусть узнают, как хорошо в Равнинах.